…нет жизни в пустоте — одна лишь смерть…
Человек я не советский, и любое упоминание мне об этом времени искажено собственной фантазией и яркими фильмами. Хотя со временем мысль материализовалась в нечто неощутимое – «там было хорошо». Вот чем для меня стал Советский Союз. И даже дело не в том, что я соглашалась с этим, нет. Но отчаянное повторение этого предложения, словно бы мантры, моих родителей и других советских людей при каждом удобном случае, заставляло меня безвольно кивать головой.
И даже в самых, казалось, незначительных моментах родители умудрялись напоминать, что они – союзные люди. К примеру, когда я, не знаю по какой причине, но все же притащила с Москвы простую сгущенку – только в необычной форме. Мать, вкусив его, сразу побежала к отцу с радостным воплем – «смотри, вкус, как в детстве, сгущенка Советского Союза»…Так странно было слышать…
Еще, когда я смотрела какой-либо фильм, в котором главный герой красочно описывал свое детство. К примеру, когда тот распивал ягодный чай, говоря при этом, что это вкус детства. Я удивлялась – позже же задумывалась, почему у меня нет «вкуса детства»? Почему я не могу вспомнить хоть одного более-менее приятного воспоминания, когда оглядываюсь назад – насколько мне позволяет память. Лишь обрывки, эпизоды, в которых нет ощущения детства и целостности.
И вот тогда меня и начало задевать высказывание старших, которые говорили, что во время Советского Союза им жилось гораздо лучше, когда они в красках расписывали, кажется, каждый прожитый день. Ведь мне было не с чем сравнивать. Я родилась совершенно в иное время.
Но самое интересное начиналось после, когда я пыталась у них выгадать: а что же было после – после Союза? Складывалось ощущение, что у всех была частичная потеря памяти. Казалось, что их память наглухо закрывает двери, когда речь заходит о 90-х годах.
«Трудно поверить, что огонь обжигает, пока не прикоснешься к нему. Зато потом все, что тебе скажут об огне, западет в самое сердце»
Я мало что слышала о времени, когда я родилась, даже мои родители, которые помнили, как я уже говорила, каждую минуту, прожитую в Союзе, память их услужливо покидала, когда речь касалась 1989 года и далее. Отец, хоть и вырванными из памяти отрывками, делился скудной информацией, но вот мать… Завязав кое как разговор с матерью на эту тему, я задавала вопрос за вопросом:
— Скажи, мама, когда родился брат (1992г.), какое это время было?
— Не знаю, наверное, была смута…
— А когда родилась я? Что было тогда?
— Возможно, тогда тоже стреляли…
— А дальше, пока я не пошла в школу?
— Не знаю, неверное, было неспокойно. Я же вас еще в Фиагдон отправила.
— Мать, это было в 2004!!! А что было раньше? Что было до 2000 года…
И, кажется все, слово за слово, и речь переместилась с 1989 вниз по наклонной, где она ярко расписывала свою жизнь, свое детство, казалось, что оно случилось только лишь вчера.
Неужели память сама вытворяет с нами такую вещь, что глубоко прячет в себе события национально-освободительного движения. Чтобы хоть как-то притупить боль.
Все-таки, решившись еще раз прощупать почву, я задала вопрос о том, где она была в решающий для республики день – 23 ноября? Она покачала головой, нет, мол, меня там не было – хотя потом жалела, ведь туда подтянулся практически весь город.
«Укрепись сердцем — лучшей помощи не будет у того, кто отчаялся»
Отец часто не появлялся дома, это я хорошо помню. То уходил вместе с ополченцами, то пытался как-то заработать и прокормить нас с братом. Но в дни, когда он все же оставался дома, а это было очень редко, наверное, я поэтому и помню, я старалась узнать от него, почему мы каждую ночь засыпаем под выстрелы, и просыпаемся раньше, чем восходит солнце. Помнится, он ответил всего одним словом: «грузины». Словно это слово как-то помогло мне разобраться.
Я тогда выпытала подробности, узнав, что они враги. Позже просила отца смастерить мне лук и стрелы, чтобы я пошла вместе с ним против вражеской орды. (К счастью, детской фантазией я была не обделена. Почему-то мне грузины тогда представлялись орками – ведь ни одного грузина я никогда раньше не видела). Ясное дело, что лук я не получила, но тогда злость прокралась и уселась глубоко в душе, распуская в ней свои ядовитые листья. Я винила их во всем: в том, что отец долго отсутствовал, в том, что нам приходилось одевать чьи-то обноски, в том, что мать часто грустила… Именно эти враги, думала я, и лишили меня с братом детства, которое было у моих родителей, которое есть сейчас у детей, но не было у моих ровесников.
Хотя, может я и ошибаюсь, говоря, что в это время не было жизни. Нет, сейчас она мне кажется даже насыщенней, живой, что ли, яро бьющейся ключом…
Горе луковое
Наверное, я немного все же согрешила, говоря, что у меня нет «вкуса детства». О, он был, только до того странный и нелепый, что волей-неволей даже я улыбаюсь. Это жареный лук. Да, попахивает средневековьем…
Я помню, как и ожидалось, мать этого совершенно не помнит, как мы с братом, голодные, укутанные в одеяла гуманитарной помощи, сидели возле маленькой газовой плитки в свете одинокой свечи, и ждали, когда мать приготовит ужин. Отец был на заработках или снова ушел с однополчанами… В это смутное время для нас даже чёрствый батон хлеба был подарком свыше.
Я и сейчас помню отчетливо толстодонную сковородку, у которой постоянно отнималась деревянная ручка, но ее любовно раз за разом прикручивали – сковорода была у нас одна. Но добротная. Откуда-то взялось масло или маргарин, точно не помню, в фирменной упаковке Rama, мать смазала сковороду. И высыпала на нее нашинкованный лук. Отчего-то у нас его оказалось много. Я ненавидела лук ни в одном ее виде, даже, когда несколько недель (на большего не хватило ни меня, ни родителей, ни воспитателей) ходила в садик, упорно отбивалась от супа с луком. Но тогда, в тишине, в темноте, когда рядом прижался такой же голодный бок – этот запах был самым божественным.
Нашелся и чёрствый хлебушек, помнится, мать положила небольшие ломтики в сковороду и тоже накрыла их крышкой. Хлеб размягчился, впитав запах лука. Этот период один из приятных до боли воспоминаний мне запомнился очень красочно. Мы с братом осилили это в два счета.
«Тьма не вечна, и не так уж много места занимает она в мире, а свет и высшая красота, царящие за её пределами, пребудут вечно»
Ранним утром мы общались с матерью (уже в этом году), она сказала, что помнит, как отец часто отсылал нас подальше от города – в селение Кроз Дзауского района. Там не было ни дорог, ни газа, ни света. Картина с тех пор мало изменилась. Почти все лето мы проводили там, но самые яркие моменты были связаны с тем, когда мы узнавали, что кто-то едет по дороге к нам из Хуыце.
Когда едешь от города в сторону Владикавказа, и уже находишься в селении Хуыце, то, не доезжая до моста, который ведет дальше в селения Борджнис, нужно повернуть направо и спустя два километра можно оказаться в Кроз. Но тогда у нас не было транспорта, и подниматься приходилось пешком.
И вот по этой дороге, мы с братом сразу сбегали и начинали ждать в конце пути – на высоком холме. Словно бы пастыри или властители этих земель, мы знали каждое углубление, каждый муравейник, каждый камешек, и ждали до боли в глазах, даже не разговаривали друг с другом. Честно, не помню, как мы узнавали, что кто-то должен приехать. Телефонов-то не было… Но каждый раз, когда мы видели не отца, я готова была разреветься, а брат – он и тогда был уже мужчиной – маленьким мужчиной – философски заявлял, что у отца много дел, после чего беззлобно пинал кстати попавшийся камешек.
Но практически всегда этот гость носил посылку от отца – припасы и немного одежды. Но могу с радостью поделиться, что мы с братом были одним из первых не только на селе, но и во всем Дзауском районе из детей своего возраста, которым посчастливилось поесть Несквик (по крайней мере, нам так внушили). Мужчина, который принес это богатство, шепнул нам на ухо – словно бы раскрывая секрет, что никто в этих местах такую дичь не ел. Не знаю, то ли хотел успокоить нас, то ли что, но это помогло. Для храбрости духа, мы с братом практически каждое утро по одной чайной ложке ели эту смесь. Ведь она давала волшебные силы, после которых мы отправились бы на помощь отцу. Мама изначально пыталась отучить от этой привычки – ведь ложки мы за собой, естественно, не мыли. Говорила, что смесь нужно разбавлять молоком, но потом бросила все свои попытки.
«Знаешь, мужество прячется в самых неожиданных местах»
Это было странное время – очень странное. Не понимая происходящего, мы все же с братом пытались жить: строили свое детство, хотя оно было неполноценным. Рано повзрослевшие, познавшие горести утраты и боль войны, да что там говорить – впитавшие ее смрадное дыхание уже с первых дней своего рождения. Мы – поколение потерянных двадцатипятилетних стариков.
Но со временем, приходит понимание…
Мы любим говорить о том, что было бы. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Сегодня, когда есть время и возможности, чтобы просто думать о сторонних вещах, человек задается этим вопросом: Что было бы, если бы не одна дата в нашей истории – 23 ноября, если бы не те решающие дни, без которых мы сейчас не можем мыслить свою новейшую историю?
Возможно, у меня было бы и другое детство, но оно бы не пахло ни жареным луком, ни Несквиком, а пеплом и горечью.
Инна Кочиева
↑ Наверх
