Джульетта Давидовна Остаева, доцент кафедры русского языка ЮОГУ, руководитель Центра «Русский мир», депутат Парламента РЮО IV созыва, преподаватель с огромным стажем – одна из столпов цхинвальского общества. Через ее лекции в ЮОГПИ-ЮОГУ и в школах Цхинвала по русскому языку и литературе прошло, без преувеличения, полгорода. Она задает планку уровня культуры, после которой человек становится невосприимчив к пошлости и невежеству. Она может легко цитировать главы из классиков русской литературы, и она же может отпустить фирменную, только ей присущую, ироничную колкую фразу, которая запоминается надолго. Джульетта Давидовна прошла множество разных по содержанию и полных драматизма этапов истории нашей страны – СССР и затем РЮО. Была знакома со многими историческими личностями Южной Осетии и не только. Ее бесценные воспоминания еще не легли в книгу мемуаров, надеемся, что это произойдет. Сегодня в небольшом формате нашей газеты Джульетта Остаева рассказывает о жизни цхинвальцев, московской студенческой молодости, друзьях, сегодняшнем состоянии осетинского языка.
– В последнее время среди цхинвальцев стало популярно «сталинирство». Сталинирцы объединяются в лиги, группы в Фейсбуке, и с гордостью говорят о тогдашнем особом духе. Вы, как настоящая сталинирка, можете сравнить нынешних цхинвальцев, тоже не слабых интеллектуалов, с тогдашним Вашим кругом? Кто кого?
– Это мировое явление, каждая эпоха приносит определенный тип людей. Поэтому каждое поколение, обращаясь к прошлому, особенно взрослые люди, считают, что в прошлом, в годы их молодости, было интересней, люди были более развиты интеллектуально. Это и верно, и не совсем. Сегодня есть огромное количество образованных людей, интеллектуалов, но изменилась аура. Сталинир был небольшим городком, представьте его границы – за «Вибромашиной» и за Институтом начинались поля. Когда нам дали квартиру в 1965 году, то перед нашим домом, буквально в нескольких метрах можно было охотиться на перепелок. Мой супруг часто охотился там вместе с Феликсом Алборовым, другом нашей семьи, другом детства, без которого нам очень трудно в жизни. Однажды они принесли 18 перепелок… А сегодня это огромный район, который называется улица «Целинникова». Буквально за несколько лет город преобразился, мощная урбанизация, которая является мировым процессом, привела огромное количество людей иного культурного уровня. Не обязательно низкого, сельская культура – источник народной культуры, даже государственной – но другого типа культура. Огромный приток населения изменил облик города.
Каким я помню сталинирское прошлое? Ребята собирались на площади – мои одноклассники, и класс, где Тамара Николаевна Шавлохова училась, они старше нас были. О чем только не говорили! О классической литературе, например, чего сегодня, вряд ли услышишь, потому что в информационном поле другие интересы – социальные сети, которые занимают основное время. Чтение ушло из жизни молодежи. Не всей, конечно, но круг чтения сузился до печальных масштабов. Сталинирцы не могли бы представить, что «Войну и мир» можно поместить на 58 страницах и изучать ее в таком объеме. Я слабый пользователь интернета, но иногда выставляю для последних могикан Сталинира прекрасную музыку и исполнителей, таких как Элина Гаранча, Анна Нетребко, Пласидо Доминго, Марио Ланца, новое поколение теноров – Хуан Диего Флорес, Йонас Кауфман… Отклик бывает небольшой, обычно это цхинвальцы, родившиеся в 30-60-е годы… После «перестройки», резко изменился круг интересов людей. Массовая культура привлекательна для огромного количества народа, но она другая по качеству, тип культурного человека изменился.
– Это можно сказать не только о Цхинвале…
– Это мировая проблема… Так вот, начало-середина 1950-х годов, Театральная площадь. Над театром был закреплен репродуктор, такой картонный динамик, который по средам и субботам передавал концерт по заявкам. Вот тогда мы узнали великих дирижеров Артуро Тосканини, Бруно Вальтера и т.д. Выпускники 1954 года стояли на площади и обсуждали, кто из них лучше дирижировал. А кто их сейчас знает из цхинвальских интеллектуалов, если не считать музыкальную школу? Классическое искусство ушло из поля интересов современного общества.
Мои первые учителя были выдающимися сталинирскими педагогами. Историю преподавал Василий Прокофьевич Любин, археолог с широкой известностью, они тогда здесь жили, потом уехали. Когда мы встретились много лет спустя, он с большой любовью говорил о Сталинире, спрашивал обо всех. Любин был другом Николая Ивановича Ромащенко и Знаура Николаевича Гассиева и со своим отменным чувством юмора подшучивал над романтическими историями друзей. Когда ему исполнилось 90 лет, я от имени нашего класса послала ему телеграмму в Ленинград, он был счастлив и рад нашему посланию больше всех среди сотен полученных поздравлений.
Мы знали, например, Юрия Виленчика, который раненым попал сюда, родители разыскивали его чуть ли не по всей стране и добрались до Грузии. Он лежал в госпитале, открытом во время войны во Второй школе. Остался здесь жить и передал свою любовь к Сталиниру своему сыну Элиону, который учился здесь и сейчас тесно поддерживает связь с родиной, через «мосты Сталинир – Израиль» и т.д.
Здесь в 50-е годы жил Рюрик Ивнев, бывший личный секретарь наркома Луначарского, приехал сюда, занялся переводом Нартского эпоса на русский язык. В 1957 году в «Литературных памятниках» вышел его перевод «Нартов» в ритмизированном стиле. Эти русские интеллигенты, которые попадали сюда во время блокады или после, поражались уровню цхинвальских жителей, с ними можно было говорить обо всем…
Вот такой был город. В храме Пресвятой Богородицы был склад, там, где сохранились интересные потолочные фрески. Нас туда отправляли родители – за солью или керосином. Каменная соль лежала огромной кучей, продавал ее добрейший еврей по имени Данко. В стране был атеизм, и это мало кого интересовало, но верующие люди переживали за храм.
Еще в начале XX века и после революции здесь были духовые оркестры, которыми руководил Соломон Хаханов, отец знаменитого композитора Дудара Хаханова. Они жили на спуске к набережной, за магазином «Динамо», в старинном доме красивой архитектуры, там пока еще держатся резные ажурные балконы. Но никто не знает, что там жил один из лучших представителей музыкального мира Южной Осетии. На доме сейчас нет даже таблички…
Кстати, мне давно пришла идея – почему у нас нет литературного музея? А знаете, сколько у нас было писателей? Мы решили составить список. Я его начала, затем Нафи Григорьевич своим почерком добавил тех, кого я могла забыть, Гацыр Гаврилович подключился, потом мой супруг, Руслан Дзаттиаты, у которого отец был писатель, и, естественно, он больше меня знал. Насчитали в маленькой Южной Осетии более 60 писателей. Мое заявление с множеством подписей об открытии музея было подано еще Леониду Тибилову, и сейчас оно там находится. Нет денег в Инвестпрограмме под такую цель. Но я не думаю, что это так дорого, особенно, если выделить для этого хотя бы экспозицию в Нацмузее. Оно того стоит, пока есть родственники этих писателей, есть их личные вещи.
Говоря о Сталинире, надо сказать, что его невозможно представить без большой группы казачества. Здесь жили казаки, то ли раскулаченные в конце 1920-х годов, то ли по каким-то другим соображениям, сейчас остались единицы их потомков в Цхинвале. Казаки занимали улицу Карла Маркса, на которой я жила, сейчас это улица Осетинская. Это были простые люди, но мастеровые высшего класса, и они влились абсолютно в цхинвальское общество. Среди них были и дворники, особенно женщины, они выходили зимой с лопатами (снежные были раньше зимы, не то, что сейчас), чистили тротуары от снега и пели: «Ой ты, Галю», «Запрягайте, хлопцы, кони» и т.д. Без них Сталинир также нельзя представить.
– Город вообще раньше был многонациональным…
– И в этом, в том числе, была его особенность… Однажды Мурат Шавлохов подарил мне акварель – Еврейский квартал, кусочек Старого Цхинвала, висит у меня дома, хочу послать через «мосты с Израилем», чтобы они поностальгировали… Но сейчас Цхинвал становится чуть ли не моноязычным. А ведь у нас генетически заложено ощущение многонационального Цхинвала. Мононациональные города скучные, малоинтересные, хотя и воспитывают патриотические чувства. Но в культурном отношении подпитка нужна всегда извне. Великая русская культура без влияния мировой культуры была бы другой.
– Если вернуться в Ваши школьные годы, это было время, когда повсеместно ввели грузинский алфавит. В эти годы были арестованы ребята из «Рæстдзинад». Что говорили сталинирцы тогда, насколько сильно они сопротивлялись?
– Мы учились тогда в 6-м классе, ходили с улицы К. Маркса во Вторую школу (женскую), которая находилась там, где сейчас русская церковь. Поднимались обычно через улицу Хетагурова или Кима, огибали торец здания аптеки, где был жилой дом, и там останавливались, ждали одноклассницу, которая там жила. В тот день мы увидели прикрепленный к подъезду тетрадный лист с каким-то текстом, написанным чернилами. Это было то самое воззвание в защиту осетинского языка, которое распространили ребята из организации «Рæстдзинад». Шел дождь, чернила кое-где потекли. Мы читали вслух и старались запомнить, чтобы потом восстановить общими усилиями и рассказать другим. Половину мы не поняли, но надеялись, что кто-то нам объяснит. По прошествии времени мы узнали, что ребят арестовали… Сейчас, с точки зрения моего возраста, это был не фрондерский текст и не эмоциональные выкрики, а очень продуманные слова в защиту своего языка. Грузинизация проходила очень активно. Ввели грузинский алфавит. Мои двоюродные братья были на фронте и письма, которые они присылали нам, были на латинице, это был язык обучения до 1938 года, у меня есть эти письма сейчас. Мы же со второго класса начали учить грузинский, и уроков грузинского было больше, чем осетинского. Так, вплоть до 10 класса мы изучали осетинский язык в графической системе грузинского алфавита. Когда перешли в 10-11 классы, ввели кириллицу, и многие не успели к ней привыкнуть, так и окончили школу.
Грузинизация прошла колесом по ребятам из «Рæстдзинад». Они прошли каторгу. Я была с ними хорошо знакома, они не любили рассказывать, но все же прорывалось. Меня поразило, что они были жизнерадостные люди. Больше всех, конечно, пострадал Хазби Габуев, брат моей одноклассницы Замиры Габуевой. Это как Лунин у декабристов. Не сломался, хотя его пытались задушить в Акатуе подушками, подстроили ему западню, из-за чего продлили срок на много лет. Он вернулся позже всех, уже пожилым человеком. Владимир Ванеев, Ладик, так мы его звали, написал об этом книгу «Белые облака на черном небосклоне». Хорошо бы всем познакомиться с этой книгой и увидеть, как патриотично и сдержанно и, в то же время, политически смело они отстаивали осетинский язык. Это были Лева Гассиев, Георгий Бекоев, Заур Джиоев, Хазби Габуев, Владимир Ванеев и другие.
– В жизни молодого человека большое значение имеет правильный выбор – той самой стези, которой посвятил бы жизнь. Несмотря на блестящую культуру Сталинира, все-таки это был провинциальный город с точки зрения Москвы. Как это было возможно – простой сталинирской девочке поступить на филфак МГУ?
– Наши школьные годы были очень бедные, мы пошли в школу в последний год войны, было очень тяжело, у нас не бывало обуви, с одеждой тоже все время была беда. Но в этой бедности был энтузиазм: это были веяния побед в войне, учителя рассказывали о продвижении Красной армии. Учителя были бескорыстные, несмотря на низкие зарплаты, профессия педагога в высшей степени была воспринята обществом. Нашими педагогами были: Аза Иласовна Цибирова, мама Эдуарда Бекоева, чье имя носит Шестая школа. Тамара Николаевна Карсанова, из очень культурной семьи, откуда потом вышли известные врачи. Русский язык вела Софья Зурабовна Джиоева, сестра знаменитого Пора Джиоева, экзарха Грузии. Клавдия Александровна Санакоева, затем Анна Гавриловна Цховребова. Потом пришел Юрий Владимирович Цховребов. Он проводил уроки в экспериментальном духе, неожиданном для школы. Например, принес рассказ Чехова «Смерть чиновника» на полосках бумаги, напечатанных на машинке. Мы его не читали. Текст рассказа был разделен на фрагменты, и он предложил нам воссоздать рассказ Чехова по этим бумажкам. Не знаю, кому попалось начало, но я его прекрасно запомнила: «В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор Иван Дмитриевич Червяков сидел в таком-то ряду кресел и слушал оперетту «Корневильские колокола». И вдруг лицо его перекосилось… и он чихнул». Это, конечно, было начало, вступительная фраза погружает нас в атмосферу литературного текста и дальше идет действие. Мы слепили этот рассказ, почти никто не ошибся. Вот такие эксперименты делались, и это не называлось «инновационным методом, модернизацией» и т.д. Это была просто хорошая работа умного учителя. Я мечтаю, чтобы у нас так учили. Это педагоги, которые формировали мое пристрастие к русскому языку и литературе.
– В наше время в ВУЗ поступают вроде даже не дети, а их родители. Дети становятся все инфантильней, что потом отражается на их интересе к выбранной специальности. Но, давайте, вернемся в 1955-й год.
– Мои учителя повлияли на решение поступить на филологический факультет в МГУ. Помимо учителей, повлияло домашнее чтение. Не было отвлекающих факторов, был летний кинотеатр, где мы смотрели лучшие фильмы мирового кинематографа – после войны стали поступать трофейные фильмы, оттуда мы узнали классику кино. У нас не было фанатизма, как в массовой культуре, у нас была любовь. Мы с Лялей Абаевой (это сестра Зары Владимировны), с которой потом вместе поступали в МГУ, как-то пошли на «Песнь любви» и посмотрели его два сеанса подряд. В МГУ же мы поступили втроем из нашего класса.
– У Вас был интересный курс, многие из однокурсников стали известными личностями в науке, искусстве. Венедикт Ерофеев, автор бессмертной поэмы «Москва-Петушки»…
– Веничка Ерофеев учился со мной, в 4-й немецкой группе. Высокий молодой человек, похожий на старшеклассника, с замечательного цвета глазами, в вельветовой курточке. Вел себя скромно. Мы на первом курсе начали изучать полит-экономию и, конечно, «Капитал» Маркса – не хотите изучать это после школы? Я боялась, что не сдам, куда мне до москвичей, и сидела, конспектировала, причем, зелеными чернилами, я очень любила этот цвет. Веня подошел, посмотрел и говорит: «Я презираю тебя и твои зеленые чернила! Как можно так подробно учить «Капитал»»? В книге воспоминаний об МГУ, в которой меня тоже пригласили принять участие, опубликовано мое «Письмо из Цхинвала». Учились еще Игорь Милославский, Боря Успенский, Сергей Аверинцев, Анна Журавлева – впоследствии ученые с мировой известностью. Веня рано умер. Он разочаровался в университетском образовании, оставил МГУ в начале второго курса и ушел «в люди», как он говорил. Жил трудно – «Москва-Петушки» об этом. Он был из «перпендикулярных» людей: все шли по этой линии, а он перпендикулярно их движению. В нашей книге воспоминаний есть об этом. Он перестал ходить на занятия, и девочки из группы пошли к нему в общежитие, чтобы уговорить его вернуться в университет. Заходят, а он лежит и читает Гегеля. Девочки просили его, стращали отчислением. На все это он ответил: «Изыдите вон»!
– Гегеля, конечно, можно было читать, его изучали в курсе философии. Но, например, читать Ницше грозило тогда вызовом в деканат и исключением из комсомола. Наряду с прелестями студенческой жизни в советское время были ограничения и запреты. Как было в МГУ с этим?
– В 1956-м году нам однажды сказали, что в университете будет большое собрание, будут читать письмо Хрущева о культе личности. Те, кто попали на это собрание, с удивлением рассказывали, что видели дочь Сталина (она читала спецкурс на историческом факультете), которая тоже там была и слушала это письмо. После этого настали оттепельные годы, но они отнюдь не для всех были оттепельными. Были определенные гонения, я бы не назвала их репрессиями, но шло цензурирование деятельности студентов. Мы не очень чувствовали это давление, молодежь была жизнерадостной, и было чем ее отвлечь – спорт, консерватория, театр. Нам давали билеты, можно было пойти в Большой театр – за 3.50 были хорошие места, а нам давали подальше за 1.80. Ира Бигулаева была тоже большой меломан, она училась в Архивном институте, мы часто ходили с ней в оперу. Пошли на «Травиату», где очень полная певица Шпиллер играла Виолетту, чахоточную умирающую девицу. Надо было слышать, какие реплики отпускала Ира по-осетински. Она любила похулиганить.
– А стипендии хватало на все это?
– Не очень, но мы как-то ухитрялись. Я, например, имела абонемент в большой зал Консерватории, иногда там встречались с Тамарой Николаевной Шавлоховой, она училась на старших курсах.
– Собирались землячеством? Песни пели?
– Обязательно. Ира в коридоре общежития распевала, собирала целые толпы зрителей. Она изображала, как причитают над покойником осетинские женщины, причем с хулиганскими вставками. Персидская группа, которая была собрана из выпускников северо-осетинских школ, прибегала на нее посмотреть: кударский колорит, потрясающая лексика. Ира с Феликсом Алборовым плакали дуэтом, в общем, развлекали всех. Мы все жили в одном общежитии, хотя Ира училась в Архивном.
Часто ездили и во МХАТ, где готовилась наша театральная труппа: Исак Гогичев, Кадзах Чочиев, Люда Галаванова, тоже моя одноклассница, вот эта вся когорта. Мы навещали их на Трифоновке, где они жили в одноэтажных домах полубарачного типа.
– У многих современных выпускников вузов остро стоит проблема, куда идти дальше со своим блестящим образованием. Их высокие планы плавно переходят в необходимость банально куда-то устроиться. Как было у Вас?
– Когда мы заканчивали учебу, в 60-м году, школы были забиты учителями. Я приехала домой и начала искать работу, семья была небольшого достатка, и сидеть на шее родителей было недопустимо. Меня с помощью моих друзей пристроили комсоргом во Вторую школу. Я благодарна этому году работы в школе, с редким допуском к урокам, когда кто-то заболевал, но это были одни из лучших дней моей шестидесятилетней работы. Там был отличный коллектив, они приняли меня очень хорошо. Когда я пришла в Институт работать, то почувствовала контраст, настороженное отношение, им казалось, что я буду важничать, раз окончила МГУ. Мне дали лекции по истории литературного языка, чему я очень обрадовалась, хотя мои методы воспринимались как претенциозные – приносить на занятия пластинки с сонатами Бетховена, например. Студенчество было очень интересное, много было сельских ребят, которые искренне хотели получить образование. Я люблю свой университет, отдала ему как-никак 60 лет своей жизни, никогда никуда не уходила.
– Как Вы познакомились с Русланом Георгиевичем? Он тогда уже занимался археологией?
– Он раньше меня окончил школу, но поступил не в тот год, а после армии, в ЮОГПИ на историко-филологический факультет. С 1962 года уехал во Владикавказ, потому что здесь уже не давали открытые листы по археологии, он медиевист, работает по средневековью, много лет прожил во Владикавказе, копал в Даргавсе 18 лет, и вот вернулся домой.
– Как у вас складывается дома? Когда муж выдающийся человек, это никогда не обходится без участия женщины. Вы помогали ему добиваться своих целей, создавая прочную основу в семье. Руслан Георгиевич всесторонне талантлив – поет, танцует, книги пишет, копает… Вы соратники?
– Еще и рисует. Он учился в Художественном училище, когда ректором был Махарбек Туганов… Если нас кто-нибудь послушает, скажет это два хорошо знакомых человека, которые любят одни и те же книги, фильмы и т.д. Дом наш предельно скромен.
– Как и все цхинвальские мужчины, он, наверное, может внезапно привести друзей и тогда Вам приходится срочно накрывать стол?
– С друзьями мы прожили все эти годы. Руслан не может представить, что можно сесть вдвоем и пообедать. Когда Феликс Алборов жил в нашем доме, мы всегда ждали его, потому что он любил опаздывать. А Руслан ненормально пунктуален в вопросах застолья. Традиционно у нас собирались: Нико Тер-Степанов, Булат Зубрицкий, Руслан Плиев, математик, Алан Харебов, художник, милые бессребреники. Руслан большой хлебосол, поэтому в доме все всегда должно быть.
– Хæбизджыны печете? Ведь муж-археолог, наверняка, трепетно относится к дзуарыбонам?
– Раньше печь приходилось постоянно, я люблю готовить. Но сейчас уже часто ленюсь. Где бы ни был Руслан, в Сызгъæрин дзуарыбон – Дауджытæ – он должен быть в Сба, откуда он родом.
Дочка наша, Зарина, росла в Цхинвале, она одна у нас, но совершенно не избалованная, росла счастливым ребенком, потому что отец с ней много общался, мы ходили в лес с друзьями. Мы не чувствовали, что живем где-то в провинции, потому что общение было хорошее, доброе.
Зарина окончила Ленинградский педиатрический. Ее оставили на кафедре, сейчас она районный педиатр в центральном районе Петербурга. Муж – выпускник кораблестроительного. У них двое детей, старшая уже закончила ВШЭ, а мальчик учится в ГУАП (университет авиационного приборостроения). Осетинский дух от мамы им передался, конечно.
– В советское время одним из критериев культурности и цивилизованности человека считалась правильная, грамотная русская речь. Насколько этот критерий сейчас сохранился?
– Отчасти, да. Но тип культурного человека в моем понимании, особенно в условиях двуязычия, триязычия, это все-таки уважительное отношение и забота о своем этническом родном языке. Я, как преподаватель русского языка, придерживаюсь мнения, что ребенок должен познавать мир на своем родном языке. Тогда он правильно понимает свое место в своем этническом сообществе, задается начало его этнической идентификации, что обозначает знание основных концептов «фарн», «æгъдау», «æфсармдзинад». Но, к сожалению, эти основополагающие ценности культурного человека, представителя своего этноса, стираются. В советское время русский язык был языком повседневного общения, чтения и жизни государства. Но сейчас мы оказались в известной изоляции. Вроде бы есть Интернет, возможность изучать любой стиль русского языка, получать любую информацию. Но разговорный язык, который сейчас есть в Цхинвале, качественно похудел. И лексически, и стилистически. На занятиях я говорю студентам: сейчас я перейду на осетинский и ни одного русского слова не произнесу. Этому надо учить, потому что у нас господствует макаронический язык, чудовищная смесь осетинского и русского языков, во всяком случае, у среднего цхинвальца. Это известные «улица Героева» и т.д. Языковая ситуация в Южной Осетии оставляет желать лучшего. Поэтому когда мы открыли наш Центр «Русский мир», филиал Российского Фонда, и составили план, я предложила ректору такой пункт: повышение культуры речи государственных чиновников, но после обсуждения здесь мы внесли его в отредактированном виде – «культуры речи в организациях». У нас ввели хорошую практику: претендующим на президентскую должность проводить испытания, «экзамен на чин», как в рассказе у Чехова.
В те годы, когда я состояла в депутатском корпусе, у нас не было ни одного дня, чтобы не было разговоров о судьбе осетинского языка. Была принята государственная программа развития осетинского языка, терминологическая комиссия потихоньку работает, я вхожу в ее состав. Это хорошие шаги по оздоровлению осетинского языка. Но и русский язык надо поддерживать. Будет очень хорошо, если «Русскому миру» удастся организовать семинары, провести дополнительную работу по культуре речи…
– …по сопротивлению Интернет-языку. Если когда-то захотят издать переписку наших современников, как раньше издавали письма известных людей, то она будет выглядеть как набор значков эмодзи.
– Фейсбук это лучшее зеркало, в котором отражается уровень человеческой натуры, языковой личности. Это язык редуцированный, доведенный до назывных конструкций, коротких словечек, не организованная логически речь. Короткими предложениями люди пытаются выразить информацию, и для этого кидают абсценную лексику – то, что в народе называется матом. Поэтому надо заботиться о повышении культуры осетинского и русского языков, двух государственных языков, параллельно. Это уже не просто интерес, это обязанность гражданина страны. Я считаю, что осетинская речь среднего цхинвальца ужасна, если не считать преподавателей осетинского языка. Поэтому надо дома говорить на родном языке.
– Джульетта Давидовна, что Вы пожелаете нашим женщинам на 8 марта?
– Пожелаю нашим женщинам, чтобы их дети росли в мире, мирной созидающей стране с будущим, и тогда они будут счастливыми мамами. Не пускать в свою душу зло, которое царит в мире, а стараться думать о тех началах человеческой истории, которые всегда старались утвердить добро. Следовать этому, повышать свой культурный уровень, ведь у культурного уровня потолок очень высокий, стремиться вверх. Не нужно слишком много богатства, достаточно жить достойно, иметь работу и жить в обществе, в котором интересно существовать, а для этого общество должно стараться вести свою страну по правильной дороге, усваивая лучшие традиции своего народа. Чтобы мужчины ценили и уважали женщин настолько, чтобы они видели в них опору. Всех женщин поздравляю с праздником и желаю счастья!
– Спасибо большое за теплую, интересную беседу. С праздником Вас!
Инга Кочиева, газета «Республика»
↑ Наверх
