Биолог, популярный телеведущий, автор программы «Путешествия по родному краю» Владимир Габаев, или как по родственному его часто называют в народе – дядя Вова – сегодня отмечает 80-летний юбилей. Его программа, которая давно уже стала одной из своеобразных визитных карточек юго-осетинского телевидения, объединила в себе несколько функций – познавательную, воспитательную, экологическую и, если хотите, идеологическую. Любовь к природе – это не пустая романтика людей «не от мира сего», как принято считать в практичном и хищном современном мире. «Борьба за сохранность богатой уникальной флоры и фауны Южной Осетии должна стать частью национальной идеологии», – считает Владимир Николаевич. За десять лет в эфире Габаев, по его словам, добивается единственного – не пренебрегать никакой «мелочью» в природе родного края, помнить о том, какой мир мы разрушаем, наступая на крыло бабочки.

– Владимир Николаевич, Вы родились в Сталинире, жили в другой стране, совершенно в другом мире. Невозможно представить Вашу жизнь вне контекста природы Южной Осетии, поэтому хотелось бы услышать Вашу оценку того, насколько все изменилось в сравнении с советским прошлым, что стало лучше, а что утеряно безвозвратно.

– Лучше ничего, к сожалению, не стало. Простой пример. Я рос у бабушки в Хуыцъе, там была лесопилка Саууи Парастаева, к которой сплавляли плоты по Лиахве. Отсоединившиеся бревна плыли по реке сплошным потоком. Лучшим для нас приключением было перебежать по бревнам с берега на берег, хотя это было опасно, потому что, если провалишься между ними – не выплывешь. А сейчас река не унесет даже одного бревна.

А еще вода в Лиахве была питьевая, бабушка отправляла нас принести именно речной воды, а не родниковой, называя ее «взбитой»: вода пенилась при быстром течении и обогащалась кислородом. К тому же в нее впадало около ста минеральных источников, которые придавали своеобразный вкус воде. Спуститься к Лиахве было не так легко, тогда она была глубоко внизу, сейчас русло поднялось. Все реки со временем поднимаются, за много лет вода сносит осадочные породы, и река постепенно становится равнинной. Это судьба всех горных рек. Рядом текла речка Мугутдон, мы ставили лестницу к откосу и так спускались за водой. Сейчас река поднялась и сравнялась с огородами. В конце 40-х годов Мугутдон вышла из берегов и перекрыла Лиахву, которая поднялась от этого настолько, что переливалась через мост. Там была Хуыцъевская двухэтажная школа, так ее снесло наводнением. Помню как в Мугутдоне мы ловили форель прямо руками, так много ее было. А еще на реке стояла мельница, под которой рыбы «играли» в прозрачной воде… Увы, через какое-то время некоторые жители стали отводить свои нужники к Лиахве и вода стала непригодной для питья.

– То есть задолго до 4-й военной базы эта проблема уже была создана руками жителей прибрежных сел?

– Да, это началось примерно в конце 50-х годов, но масштабы, конечно, были многим меньше. Поэтому дети все равно ходили на реку, это было лучшее место для игр и рыбной ловли. Мастерили удочки из обычных прутьев, шелковых ниток и крючков из булавок. Ребята постарше поднимались вверх по реке и ловили на удочку по 60-100 штук рыбы, сейчас об этом даже не помечтаешь. Тогда не глушили рыбу током и не травили хлором.

Не у всех были и сады-огороды, помню бабушка мобилизовала нас с двоюродными братьями в лес собирать груши, из которых потом готовила для нас десерт, который назывался шилхъан. В лесу мы собирали мушмулу, кизил, яблоки, сушили на зиму, в общем, жили лесом.

– А на охоту ходили?

– Охотился Инал Парастаев, у которого была «мелкашка», он все время брал меня с собой. Мы доходили до Стырфæза, где были пшеничные поля, их распахивали плугом, и на поле слеталось много птиц. Диких голубей было сотни, и когда они взлетали, фактически не было видно неба. На тех же полях в голодное военное время, когда отцы были на фронте, а мы совсем маленькими, мы часто ходили за плугом и собирали сладкие корни солодки, которые выкорчевывали из земли. Да и развлечения и аттракционы в те годы дети сами себе придумывали. У нас были самодельные лыжи, къахкъæлæттæ и санки – такой этнический спортинвентарь.

– А в школу Вы пошли в ту самую, которую потом смыло наводнением?

– Да, в ту самую. Меня отправили к бабушке в Хуыцъе, пока мама болела, а Мишу, моего брата, – ко второй бабушке – в город. Я проучился в той школе один год, затем тоже перевелся в Сталинир во 2-ую школу. Когда мы учились в 6-м классе, нас разделили и объединили с женской школой, которая была напротив нашей, и мы стали более цивилизованными. До этого Вторая школа была мужской и у нас постоянно бывали драки – послевоенные дети, в основном, беднота. Некоторые ученики, особенно, деревенские, ходили в школу в сшитой дома обуви. И зимы тогда были страшно холодные, не такие, как сейчас. Снег выпадал в октябре и лежал до марта.

– То есть, Вы чувствуете, что потепление происходит так стремительно?

– В течение одной человеческой жизни. Мы жили на Богири, напротив универмага. И оттуда я, второклашка, с сумкой (ранцев тогда еще не было), с чернильницей, которая постоянно проливалась, когда мы дрались, шел во Вторую школу по глубокому снегу в мороз через площадь. По другой стороне улицы шли девочки в свою женскую школу. Мы никогда не шли вместе, всегда по разные стороны улицы, таков был сталинирский этикет.

И вот нас разделили – тех, кто жил ниже улицы Таболова (тогда Джапаридзе), определили во Вторую школу, а кто выше – в Третью, в том числе и меня. Посадили нас с девочками, и это было так непривычно, что мы долго не разговаривали с соседками по парте, стеснялись. Директором была замечательный человек Роза Тимофеевна Цховребова, думаю, что многие цхинвальцы помнят ее. В 1958 году я окончил школу. Десятые классы вместе с одиннадцатыми с этого года стали выпускными, и конкурс в педагогический институт тогда просто зашкаливал.

– Вы с самого начала хотели поступить на географак?

– Я хотел уехать поступать в другой город. Но дома мне заявили протест, мама болела, отец тоже после войны был не очень здоров, да и вообще, трудно было содержать студента в наших условиях. В мою судьбу попыталась вмешаться небезызвестная Елизавета Александровна Буш, которая жила у моей тети. Тетя Лиза, как я ее звал, была Кандаурова, она была сподвижницей крупного ученого Буша и стала его женой. Так вот, она предложила устроить меня с помощью своих друзей в Ставропольский мединститут, но родители и на этот раз были против. Короче, я поступил в Сталинирский педагогический институт, на биолого-географический факультет. Перед нами там учились Булат Зубрицкий, Хазби Чибиров, Феликс Санакоев и другие. Когда окончил учебу, институт уже назывался ЮОГПИ. Вскоре Роза Тимофеевна позвала меня в Третью школу учителем ботаники. А в 1964 году меня пригласили в институт на должность препаратора с окладом в 33 рубля, это была самая низкая должность, после нее только уборщица.

– Резали лягушек?

– Да. В лаборатории у меня были препараты, я изготовил много чучел, составлял описания, на основе которых можно было писать диссертации. Все это потом куда-то исчезло, в том числе, чучело барса, т.е. переднеазиатского леопарда, которого жителю села Цънелис Самсону Табуеву удалось одолеть в схватке в 1953 году. Уже в наши дни эта история заинтересовала ученых Института экологии и эволюции РАН во главе с В. Рожновым, которые занимаются возрождением популяции переднеазиатского леопарда на Кавказе. Но в лаборатории нашелся только фрагмент хвоста.

– Почти мифологические Самсон и Лев! Как он его убил?

– Он был безоружен, поэтому пришлось руками оказать сопротивление напавшему на него зверю. Табуев ухитрился сунуть барсу в пасть свою галошу, затем шапку и задушить его…

Ну, в общем, я набрался опыта в лаборатории, но мне с ним нечего было делать. И вдруг, в 1971 году, пришла разнарядка в МГУ на факультет повышения квалификации преподавателей вузов. Я уже был старшим лаборантом, но не преподавателем. Никто не захотел ехать, потому что там надо было сдавать экзамен, писать реферат, в итоге я пошел к ректору, Павлу Васильевичу Догузову, и попросил отправить меня. Он удивился моей наглости (лаборанты в ВУЗе были чем-то вроде обслуживающего персонала), но разрешил. У меня уже была семья, росла дочка, а к моменту отъезда на курсы родилась вторая, жили мы на лаборантскую зарплату в 95 рублей, приходилось подрабатывать учителем биологии и географии, которых не хватало в школах города. Еще в ЮОГПИ у меня была летняя практика со студентами, старался водить их в горы с ночевками, чтобы они видели все своими глазами, а не по учебникам. Признаться, хотелось сменить работу, но без членства в Компартии сделать это было трудно.

В Москве я проучился четыре с половиной месяца на курсах по зоологии, получил свидетельство о повышении квалификации по дисциплинам «Зоология позвоночных».

«Зоология беспозвоночных» и «Ботаника», а после учебы прошел еще полевую практику… Помню, когда мы только знакомились, мои однокурсники представлялись и называли школу ученого, в рамках которой они занимались – школа Соколова, Сергеева, Иванова… А я встаю и называюсь: «Габаев, Юго-Осетинский пединститут». Никакой определенной школе я не следовал, практически самоучка, но не уступал им. Мне предложили остаться и поступить в аспирантуру, для этого надо было прописаться в Москве и найти работу. Но это было практически невозможно, к тому же у меня была семья, дети.

После того, как я вернулся домой, у меня стали постепенно сокращать часы в институте, хотя там далеко не у всех были сертификаты МГУ. Кроме того, стали одна за другой накапливаться проблемы. Когда родилась Залина, старшая дочка, в 1969 году, мы подали на расширение жилплощади, потому что жили вдевятером – наши с братом семьи по двое детей и отец – в трехкомнатной квартире в «банковском доме» на улице Ленина, которую предоставили маме, работнице банка. А в нашем доме на Богири, который я очень любил, сейчас живут Догузовы… До 1969 года мы все друг друга знали. Потом город стал резко расти, многие переселились из районов. Настоящие сталинирцы стали редкостью, но все же нас еще много.

Я простоял в очереди на жилье 50 лет, даже вспоминать не хочу, только недавно при помощи Президента нам выделили квартиру. И вот, в 80-х годах у меня появилась возможность уехать в сибирский засекреченный город, которого нет на карте, но где можно было получить работу и жилье. Это была жизнь в изоляции, никто не может приехать к тебе, кроме членов семьи и то – после проверки. Мы прожили там шесть лет, я работал на станции юннатов, в зоосаде и на военном заводе.

– Почему Вы вернулись, потянуло на Родину?

– На Родину тянуло всегда, хоть никакие перспективы меня здесь не ждали. Я знал, что по правилам закрытого города мне уже не разрешат вернуться, и поэтому принять решение было нелегко. Младшая дочь, Мадина, вышла замуж там и осталась, она сейчас уже бабушка. Кстати, я до сих пор переписываюсь со своими учениками, даже сегодня мне прислали поздравления с Новым годом.

– Работа на телевидении кажется главным делом всей Вашей жизни, у Вас много почитателей! Как это произошло? Может, Николай Дроздов подал Вам пример, как можно использовать свои знания на телевидении?

– Дроздов был моим преподавателем на курсах в Москве, он был ненамного старше меня, мне было около тридцати тогда. Николай Николаевич был блестяще образован, свободно говорил по-английски. В ходе учебы нам часто показывали иностранные фильмы о природе, однажды привезли игуан из Австралии, лекция шла на английском, а Дроздов переводил, причем, по требованию дотошного лектора озвучивал даже гортанные звуки, которые издавала игуана…

– Когда Дроздов начал свои популяризаторские передачи на телевидении, академические ученые упрекали его, что он превращается в шоумена вместо того, чтобы заниматься серьезной наукой.

– По сравнению с маститыми учеными, которые были тогда в МГУ, Дроздов был совершенно неизвестен, да и трудно было выделяться на фоне академиков, авторов учебников, которые высоко ценили научный труд и конкурировали между собой. Но популяризация науки очень важная работа, по сути, это и воспитание, и обучение, а не только развлекательная передача.

– Итак, как Вы оказались на телевидении?

– Однажды в горах ко мне подошли трое парней – Петр Гассиев и еще двое. У одного, явно нездешнего, была большая охапка разных полевых цветов, как выяснилось позже, это был Дмитрий Бирагов, возглавивший в тот момент ГТРК. Петр попросил рассказать Бирагову, что за травы у него в букете. Я рассказал и пояснил от каких хворей они лечат. Спустя время Бирагов вспомнил обо мне и выяснив, что камеры я не боюсь, предложил вести передачу о природе. Я согласился и с ходу предложил тему для первого выпуска – о скорпионах в Южной Осетии. Сходил, поймал пару скорпионов для передачи (ни один из них не пострадал.

– У нас можно куда-то сходить и наловить скорпионов?

– Увы, они исчезают в Южной Осетии, кто-то придумал изготавливать из них брелоки и продавать – заливают эпоксидной смолой под янтарь и придают форму, получается красиво, но глупо – убивать краснокнижные создания ради наживы. Когда снимали первую передачу я положил своих пойманных скорпионов в отдельные банки, иначе они поедают друг друга, съемки же проходили в Дубовой роще. Но там они не водятся, при этом я не назвал место их обитания, чтобы не навлечь ловцов на бедных скорпионов.

16 ноября 2010 года первая передача вышла в эфир. Потом однажды в юннатский кружок дети принесли на занятие ужа, они его практически задушили, пока ловили. Я отобрал у них змею и показал в следующей передаче, рассказав о ней подробно. В общем, пошло и поехало. У передачи появились поклонники, а про меня вскоре написали в «Комсомолке», что Габаев взорвал какие-то рейтинги. Меня стали называть тележурналистом, но я в душе педагог и просто получал удовольствие, представив, что вся Южная Осетия – моя аудитория, которой надо объяснять с нуля многие вещи в родном крае, открывать глаза на прекрасную природу и радовать зрителя «путешествиями» по закоулкам любимой Родины. В ходе передачи я называю животных и растения по-осетински, по-русски и на латыни, чтобы знали.

Конечно, мне было уже много лет, и я бы не хотел отнимать чей-то хлеб, у нас молодые не могут найти работу, но эта ниша никем не была занята, и меня, как говорится, понесло. Даже помолодел от энтузиазма. У меня было много добровольных помощников, которых я успел заразить интересом к природе. Когда мне приносили очередную змею, я на радостях сразу бежал показать ее директору, а тот пытался убежать от меня через окно.

Признаться, я часто думал о том, что надо подготовить себе преемника – человека, как и я, «повернутого» на природе юга Осетии, который прививал бы интерес и любовь к родному краю. Но не нашел, к сожалению. У нас есть борцы, музыканты, танцоры и математики, а вот биологов что-то нет.

– Считается, что у нас бедная страна без моря и нефти, и туризм был бы хорошим подспорьем для экономики. Равноценна ли такая жертва или развитие туризма гибельно для нашей природы?

– Думаю, мы проиграем. Во всяком случае, получим мусорную свалку. Однажды, когда на Эрцо был очередной летний лагерь, меня попросили прочитать им лекцию о флоре и фауне той местности. И по приезду, признаться, меня потрясла их безответственность. Сам по себе лагерь – уже стихийное бедствие для всей растительности и живности, обитающей на этой местности. Но элементарно, устраивать место для туалета тоже надо деликатно – одна тропа направо, вторая – налево, а не затаптывать все вокруг и не превращать в непригодную территорию для жизни ящериц, лягушек, стрекоз и т.д. Нельзя гордиться благородными оленями и барсами и в то же время относиться свысока к мелким видам животных, к птицам, к траве, которой, казалось бы, вон сколько – что с ней будет? Каждый живой организм занимает свое место в экосистеме, и каждая букашка имеет значение. Надо уметь находить общий язык с природой, и она будет с тобой делиться.

Что касается Эрцо, то это загадочное озеро, но, возможно, оно просто не изучено. Надо исследовать, откуда поступает вода в озеро. Местные говорят, что вода попадает из ущелья Уырдыком. Уырд – это выдра, и, если целое ущелье названо ее именем, значит, там водилось много выдры, которая не может жить без лягушек и рыбы. Значит, когда-то там были другие фауна и флора, потому, что последняя стадия жизни всех озер – болото. Все озера, если за ними не следить, превращаются в болота. Левый край Эрцо, к примеру, зарос очень давно, может сотню лет назад, озеро раньше было очень большое. Там гнездятся утки, они выводят потомство, я наблюдал за ними в бинокль, но на них охотятся и истребляют нещадно. Времена, когда люди охотились для того, чтобы прокормить семью, давно миновали, никто не голодает настолько, чтобы убивать братьев наших меньших. Мне рассказали, что кто-то расстрелял из автомата двух лебедей на озере… Эрцо загадочное и бесхозное озеро, как ни жаль это признавать. Нужна комплексная комиссия в составе разных специалистов, чтобы изучить его.

– Вы говорите, надо следить за озером, как это делать? Выкашивать траву?

– Не обязательно, можно запустить туда рыбу – амура или толстолобика, которая поедает растительность в озерах и очищает их… Наше другое знаменитое озеро, Кельское, тоже называют загадочным и утверждают, что в нем нет ничего живого, мертвое озеро на вулканическом плато. Но я видел в этом «мертвом озере» водяных крыс, лягушек… Там водятся мельчайшие беспозвоночные в большом количестве, так что, жизнь в Кельском озере есть, но все это надо изучать.

Кстати, я водил российских ученых в пещеру у озера Эрцо, где зимуют летучие мыши и обитают тритоны. Они были поражены: «У вас столько всего чудного!». Удивлялись, насколько отличаются флора и фауна в Осетии по две стороны хребта. Но дело в том, что у нас гораздо теплее, сохранились более древние виды.

– Нужны, наверное, радикальные меры. Понятно, что есть уголовная статья за браконьерство, но нет статьи, извините, за свинство.

– Я много раз обращался через свою передачу, чтобы в самых посещаемых местах поставили хотя бы по одному туалету и контейнеры для мусора и вывозили их раз в месяц: в районе Эрцо и на берегах Гудисдона (Чимасдон), где часто моют машины в ледниковой кристально чистой речке и губят всю речную живность. Даже самые сакральные места Южной Осетии стали доступны для тех, кто не считает их священными, кто не пройдет пешком и пары километров. Вокруг Кельского озера уже полно мусора, Шихантурский водопад стал местом для пикников. Водопады в Цорбисе, Бриле и Мзиугоме скоро придется прятать от туристов…

В этом году была сильная засуха, я готовил о ней передачу, и мы поехали снимать близ села Цунар небольшую речку – она полностью высохла, а ведь в ней было полно речных крабов, лягушек, змей, рыбы. Ну, скажем, крабы и черепахи еще могут найти другой водоем, и лягушки, может быть, доберутся, если по пути у них не пересохнет кожа, а вот рыба погибает. Со стихийным бедствием ничего не поделаешь, но однажды, когда мы вновь оказались у этой речки, там проводилось ралли, прямо по руслу гнали машины. Причем, установили в реке препятствия, а после окончания гонок оставили их там. В засуху вода спала, и перед барьерами остались небольшие лужи с рыбой, которая гибнет в теплой воде, потому что в ней мало кислорода. Таких запруд было штук пять, мы их сломали, и дали рыбе уплыть в Проне.

…Да, внедорожник проедет где угодно. Только мне бы такой внедорожник для передачи. А если бы у меня был квадрокоптер, мы бы на весеннем перелете сняли такие кадры, которые точно попали бы на международный конкурс. Еще мне нужен хороший аквариум для подводных съемок, давно его прошу. Нужны бинокли, современное оборудование, новые камеры, иногда очень нужен второй оператор.

– Вам нужна полноценная студия.

– Если мечтать «по-крупному», то программе «Путешествия по родному краю», как минимум, нужен кабинет для качественных студийных съемок. Мы дважды участвовали в фестивале документальных фильмов в Ханты-Мансийске, посвященных окружающей среде, во второй раз стали лауреатами. В первый раз нас пригласили, увидев несколько наших фильмов в интернете, но мы подали заявку с опозданием и участвовали вне конкурса, поэтому нас просто похвалили. Когда мы приехали во второй раз с оператором, Азаматом Кудзиевым, члены жюри отметили, что фильм очень естественный, живой, без спецэффектов и трюков. В кулуарах фестиваля подошли какие-то участники, расспрашивали, как мы снимаем, как вести передачу от себя, без дополнительной звукозаписи. Я сказал, что никто меня ничему не учил, до всего дохожу сам. В итоге мы заняли второе место в экологической номинации с фильмом о Красной книге Южной Осетии.

– Расскажите о Вашем участии в работе над Красной книгой.

– Заур Кабулов, замдиректора по науке Государственного заповедника РЮО, обратился к российским ученым с идеей изучения флоры и фауны с целью выявления исчезающих видов. Была организована экспедиция в Южную Осетию. Мы с Кабуловым были близко знакомы, я ведь тоже проработал в Заповеднике старшим научным сотрудником, и он попросил меня сопровождать их. Вскоре приехала группа: орнитолог Ю. Комаров, ведущий научный сотрудник Северо-Осетинского госзаповедника; герпетолог Б. Туниев, замдиректора «Сочинского национального парка» с сыном С. Туниевым и К. Лотиевым – научными сотрудниками этого же научно-исследовательского учреждения и Ф. Бутаева, доцент СОГУ, сотрудник Госзаповедника РСО-Алания, она изучает паразитов животных, сейчас пишет докторскую. Я участвовал в создании книги, как один из авторов-составителей, в ней несколько моих статей. Но при этом еще водил ученых по ущельям Республике, показывая места обитания различных видов флоры и фауны, брал с собой оператора телевидения. Азамат тогда снял, как Туниев поймал свою первую гадюку. Ну а работали мы тогда очень дотошно…

В Красной книге много моих снимков. Вообще, хочу сказать, что за десять лет работы на телевидении я сделал много интересных фотографий флоры и фауны Южной Осетии, написал к ним тексты, но нет денег, чтобы выпустить альбом или книгу. Хотелось бы показать все это читателю, пока эти виды еще живы.

– Да, чтобы не рассматривать их потом, как фото вымерших животных. Есть мнение, что динозавры вымерли не от холода, просто сапиенсы их съели. Размножались динозавры чрезвычайно медленно и не успели восполнить потери. Нужно определиться, что важней: прибыльный аттракцион «Убей оленя!» или сохранение уникальной флоры и фауны Южной Осетии.

– У нас вот так же съели яков… Это было в советское время, яков привезли и выпустили в дикую природу недалеко от селения Рук. Говорили, что был очень снежный год, и яки не смогли добывать пищу из-под снега, но мне потом рассказывали, что головы этих яков видели на цхинвальском мясокомбинате… Это очень ответственное дело – выпускать в природу новых обитателей. К примеру, сейчас привезли пятнистых оленей, а у нас обитает кавказский олень, и еще неизвестно, насколько качественное потомство дадут эти виды при скрещивании. Модно стало также завозить рыб и разводить их в прудах: карася, щуку, окуня. При этом карась вообще сорная рыба, она может жить чуть ли не в навозной жиже. Но ее выпускают в наши реки бесконтрольно, не думая о том, что эта рыба имеет своих паразитов, она может быть чем-то больна. Другой пример. В Цунарское озеро запустили окуня, это хищная рыба и наступит время, когда кроме окуня в озере уже ничего не будет, а там водились карпы, усачи и т.д. Бог создал природу, и раз он не поместил в Цунарское озеро окуня, значит, он там не должен быть. Зачем вмешиваться в то, что отрегулировано природой? Или хотя бы не следует делать это бесконтрольно, без присмотра специалистов.

– Рыба в Лиахве еще водится после того, как туда вывели канализационные стоки с военной базы?

– Водится, но с глистами и другими болезнями.

– Многолетняя изоляция Южной Осетии благотворно сказалась на ее природе, но за последние годы стала развиваться дорожная инфраструктура, открываются предприятия. Оправданно ли жертвовать природой ради развития экономики?

– Многие виды исчезают, это видно, когда наблюдаешь в динамике. Экосистема нарушается очень легко. Скажем, растут себе травы и цветы под пологом леса, пришли лесорубы и срубили деревья, а на солнце эти виды не растут, они погибают. Если развивать деревообрабатывающую промышленность, то, вырубая лес, надо тут же подсаживать новые саженцы. У нас ландшафт горный, все тесно взаимосвязано: если вырубать лес, оголяются склоны, начинается эрозия, слой почвы сползает в реку и в итоге все гибнет. Не спорю, нам не прожить без развития экономики, но при этом надо не жертвовать природой, а пользоваться ее плодами разумно.

– У нас есть Комитет по геологии и охране природы, есть природоохранный прокурор…

– У них много работы в таком случае, и я готов помочь им выявлять места нарушений закона у нас в стране. Мы показали, например, без текстового сопровождения, как едет трактор и к нему привязано пять стволов пихты – ценнейшей породы дерева – но не сказали, где это снято, потому что опасаемся создать проблемы себе и телевидению. У меня нет контролирующих полномочий, мы не «Ревизорро». Это задача государства – защитить богатства нашей страны.

– Еще давно говорят, что дробилки стали серьезной проблемой.

– Общегосударственной проблемой. Экскаваторами размывается русло, течение реки меняется, она разбивается на новые русла, при этом вода может даже найти трещину и уйти под землю. Кстати, река с часто меняющимся руслом не пригодна, скажем, для рафтинга. И мы не сможем стать страной водного туризма. Горные реки в принципе имеют обыкновение мельчать и со временем пересыхать, особенно, если русло размыто. Осадков стало меньше, климат меняется, и все это отражается на природе. Исчезают родники. Когда вырубают лес, то снег, который раньше лежал под деревьями и отдавал воду рекам постепенно, теперь тает под солнцем моментально, и после непродолжительного паводка река быстро мелеет, потому что неоткуда подпитываться водой. Еще появилась привычка выжигать сухую траву, чтобы быстрей выросла молодая трава для скота, это приводит к пожарам, во время которых гибнут насекомые, мыши, змеи, ежики и т.д.

Проблема мусора также стоит очень остро. Не случайно же дети в речках купаются в обуви, чтобы не пораниться об стекла и консервные банки. При этом удивительно, что чаще всего именно дети организуются в отряды и убирают места отдыха, где товарищи взрослые оставляют за собой свалки. Змеи размножаются в городских дворах, между ржавыми гаражами и сарайчиками, в заброшенных котельных, куда выбрасывают мусор и строительные отходы. В нескольких местах я обнаружил детенышей змеи и сказал, что не надо убивать их, есть более надежный способ избавиться от змей – убрать мусор и разобрать эти развалины во дворах. Мусор гниет, выделяет тепло, в котором змеи устраивают свои убежища и размножаются. В Московском микрорайоне размножились змеи, люди возмущаются, а я им говорю: просто скосите траву, не надо убивать, это их земля, они жили там до того, как пришли люди. И на земле они появились раньше нас, еще неизвестно, кто здесь хозяин.

Также развелось много волков и шакалов, даже лисы и куницы иногда приходят в город, к мусорным контейнерам ловить крыс, которые ранними утрами там завтракают. Шакалы часто обитают в заброшенных развалинах домов в окрестностях деревень. Охота на шакалов и волков поощряется государством.

– Какие у нас есть сокровища в фауне Южной Осетии, которые надо оберегать?

– Прежде всего барс, который, надеюсь, жив и где-то ходит. Они легко проходят в сутки по 50-60 километров, так что вполне возможно, нашего барса действительно видели в районе Цорбиса. Недавно мне также сказали, что видели оленя далеко за пределами заповедника, будем надеяться, что их станет больше… Наша ручьевая форель под угрозой, есть опасения, что ее вытесняет американская радужная форель, она более живучая и хищная, может жить и в грязной воде, в отличие от нашей. Исчезает тетерев, который гнездится на земле, под деревьями, откладывает до двенадцати яиц – легкая добыча шакалов и лис. Черный дрозд – кто-то пустил слух, что это съедобная птица, их стали отстреливать со страшной силой, как будто людям нечего есть. Отрадно, что появились цапли, их обнаружили, не буду называть место, в этом году, когда во время засухи вода отступила. Цапля не гнездится в одиночку, я нашел там еще несколько гнезд (колонию) и очень обрадовался, ранее они у нас не гнездились. Видимо, какое-то звено выпало в экосистеме, потому что появились еще и сойки, которые разоряют гнезда мелких птиц… Иногда я сознательно не говорю, откуда веду передачу, чтобы не набежали браконьеры. При этом жду новых находок, надеюсь, что появятся новые виды.

Что касается флоры, то и здесь свои взаимосвязанные проблемы. К примеру, в августе бывает нашествие в альпийские зоны за черникой и другими ягодами, которые можно дорого продать на рынке, но никто не задумывается, что эти ягоды – пища для птиц, которым ничего не достается после сборщиков. Кроме того, если периодически не выкашивать траву, она вырастает и погребает под собой заросли черники и брусники. Сейчас там никто не косит, скота уже нет в этих местах, все зарастает травой, вытесняя ягодные растения. Так что, необжитая местность совсем не гарантирует сохранность природы.

– Дома поддерживают Вашу неспокойную работу и постоянные поездки по горам и лесам?

– Дома у нас взаимопонимание, хотя сейчас мне нелегко работать, с февраля я на постоянном гемодиализе, но все же снял еще несколько передач. Суставы беспокоят, ходить по горам сейчас не могу. У меня прекрасные операторы, Азамат Кудзиев и Арнольд Харебов, которых я заразил интересом к природе, они, хоть и ворчат порой на меня, но послушно часами сидят в засаде, ожидая, когда птичка прилетит кормить птенцов… Но все же мне кажется, что я способен на большее. Поэтому не теряю надежды вернуться в строй. У меня много работы, еще много изумительных мест в Южной Осетии с неповторимым животным миром и растительностью, о которых я пока не рассказал. И всегда жду сообщений от своих зрителей об интересных природных объектах для съемок.

 

Инга Кочиева 

Источник: газета «Республика»

 

↑ Наверх