Этой историей поделилась с нами учительница Хетагуровской средней школы Бекоева Индира Ефимовна. Рассказ поражает своей трагичностью и количеством человеческого горя, для которого, конечно, нет единицы измерения, но кажется, что его слишком много выпало на долю одной семьи. Они трудились, растили детей, помогали бедным и молились дзуарам, но все эти добродетели не уберегли их от безмерных потрясений, утраты близких и человеческого коварства и ненависти. К сожалению, беспечность, присущая жизни в советский период, не позволила сохранить многие исторические свидетельства о кровавых преступлениях против осетин по национальному признаку в 20-ые годы прошлого столетия. Но в последнее время многие жители Южной Осетии стараются восстановить истории своих семей, переживших геноцид и поделиться ими. Несмотря на схожесть судеб, каждый из этих рассказов уникален, каждая погубленная жизнь, каждая утрата – обвинение в преступлениях против человечности.
Мои дедушка и бабушка, родители моей мамы Джиоев Василий и Гулиева Елизавета, поженились в 1898 году и жили в с. Верхний Тбет. Семья была немаленькая – четверо братьев дедушки жили там же, причем, у некоторых из них уже были семьи, поэтому дом, конечно, был большой. Места в доме было много, и днем он использовался как школа, сельские дети приходили туда на занятия с учителями. Семья была зажиточная, сами много трудились и работников нанимали – обрабатывать поле и за скотиной ухаживать. У Василия и Елизаветы было четверо сыновей, старший из которых, Дмитрий, женился совсем молодым на такой же юной, необыкновенно красивой девушке, и у них родился мальчик. Братья Дмитрия были еще маленькими, но он сам уже бесповоротно встал на путь борьбы за свободу ЮжнойОсетии – с 1919 года состоял в партизанской бригаде, которая участвовала в боях против грузинских меньшевиков, а к самому началу вторжения грузинских войск он уже был принят в ряды Осетинской организации РКП(б).
Дмитрий был схвачен одним из первых, вместе с группой защитников города, известных в истории Южной Осетии, как 13 коммунаров. Но из записей Дмитрия и его воспоминаний в кругу семьи выясняется, что арестованных было не 13, а больше. Ту ночь, с 19 на 20 июня 1920 года, Дмитрий Джиоев провел в подвале печально известного дома Овановых близ церкви, куда задержанные были брошены грузинскими военными. Почему именно в этот дом? Во-первых, он находился в центре Цхинвала того времени, здесь же недалеко расположилось и грузинское командование. К тому же подвал, видимо, подходил по размерам, да и улица (впоследствии названная именем 13 коммунаров) вела прямо на кладбище. Так что мысль о предстоящей казни была очевидна. Узнав об участи молодых коммунаров, их близкие, уже покинувшие город, в спешке собрали золотые украшения и тайком через кого-то передали их хозяйке дома, чтобы она подкупила стражника, охранявшего подвал. Надежды было мало, но алчность сделала свое и, несмотря на страх наказания по военным законам, охранник на минуту приоткрыл дверь. В этот момент несколько парней вырвались из подвала. На поднявшийся шум прибежали гвардейцы и закололи своего продажного охранника. Так нескольким арестованным осетинам удалось избежать казни, в том числе, моему дяде, Дмитрию Джиоеву, которому на тот момент было 20 лет. Он рассказывал, что оставшиеся коммунары были либо сильно избиты, либо ранены. Те же, кому удалось бежать из плена, скрылись в лесах, а потом покинули Южную Осетию, уже полностью захваченную грузинскими войсками. Дмитрий ушел вместе с партизанской бригадой на Северный Кавказ, и воевал в Карачае против Белой армии.
Рассказы бабушки, Елизаветы Гулиевой, я вспоминаю, к сожалению, только с того места, как в июне 1920 года началась кровавая бойня, устроенная грузинами и все жители села были вынуждены оставить свои дома и бежать в лес. Это был большой дубовый лес возле святилища Мыкалгабыр близ села Тбет. Взяли с собой только одеяла из грубой шерсти (хъиссын) и больше ничего. Были там моя бабушка с сестрой Машо, жёны их братьев, невестки, дети, в общем – вся женская половина семьи и младшие мальчики. Мужчины остались, выжидали, рассчитывали свои силы. Когда грузинские солдаты уже ворвались в село, кто-то из последних убежавших сообщил бабушке, что двое ее братьев схвачены грузинами, и что меньшевики уже повсюду – в Цунаре, Тихреве и т.д. Женщины бросились к опушке леса и наблюдали оттуда, село было видно как на ладони, а меньшевики все же трусили и в лес не заходили. И тут бабушка увидела, как из села в сторону леса бежали к ним два ее брата, а за ними на лошадях мчались гвардейцы. Очень скоро они нагнали их, затоптали под копытами и ускакали обратно. Бабушка слышала, как издают последние стоны ее братья и задыхалась от слез. Когда стемнело, женщины прокрались к ним и захоронили останки братьев там же в овраге, который до конца жизни Елизавета воспринимала как кладбище.
Стало ясно, что ждать нечего: если мужчины живы, они ушли другими тропами, если нет, то тем более нельзя оставаться, уже никто не поможет спасти детей. Надо уходить. К тому же они знали, что попавших в их руки молодых девушек и женщин гвардейцы забирают к себе. Невестка Елизаветы, жена дяди Дмитрия, как я уже говорила, была очень красивая, у нее были невероятно длинные густые косы. Перед тем как тронуться в путь, бабушка взяла нож, подошла к невестке и срезала ее чудесные косы. Она крепко привязала их к ветке того большого дуба, под которым они прятались все эти дни. Невестке дали мужскую одежду и надели шапку на голову. «В дорогу», – сказала Елизавета и в последний раз посмотрела в сторону дома.
О том, как долго они шли, где ночевали, чем питались, как мерзли по ночам, и как палило их солнце днем, я знаю не много, потому что запоминала бабушкины рассказы отрывочно. Перешли они через горы, скорее всего, как и многие другие беженцы, через Зикару, младший сын Елизаветы был очень слаб, он получил солнечный удар и часть пути его пришлось нести. Измученные добрались они до Алагира, где встретили множество беженцев с юга. Многие из них были больны тифом. Городские власти никого не впустили в город, южане, кто со скарбом, кто с пустыми руками, ждали на обочинах дорог и в поле, а между тем специальные люди обходили беженцев и забирали у них тела умерших от тифа, чтобы закопать их в отдельном месте. Ночью мальчик умер, так и не поняв, что он теперь в безопасности. Причитать нельзя было, его могли бросить в общую могилу с тифозными, но бабушка точно знала, что ее красивый, кудрявый ребенок, ее младший сын, умер от того, что перегрелся на солнце и измучился в дороге. Она завернула его тельце в одеяла и накидала сверху тряпье, чтобы его не отобрали. Похоронили ребенка сами, в поле близ Алагира, дети пытались запомнить ориентиры, чтобы не потерять могилу. Они оставались в этом поле еще долго, как и большинство беженцев. Дедушка добрался до Алагира позже и бродил среди беженцев в поисках своей семьи – мужчины покинули Южную Осетию не сразу и шли другими тропами, пытались сопротивляться грузинам. Появление дедушки немного придало сил, они соорудили под открытым небом на-весы из веток и жили милостью местных жителей, которые тайком от властей пробирались по ночам из города и приносилиим еду и одежду, помогали, чем могли. Работать их не брали, это было запрещено еще долгое время. Но тиф добрался, в конце концов, и до нашей семьи. Жена Дмитрия, которую бабушка постригла под мальчика, заболела первая и умерла, а вслед за ней – ее маленький мальчик, младенец. Через некоторое время умерли два других сына Елизаветы, младшие братья Дмитрия. Бабушка и де-душка остались одни под небом.
Один добрый человек часто приходил к ним, поддерживал бедных людей, потерявших всех своих младших. И однажды ночью он помог им тайком покинуть это поле, где они были обречены на смерть от тифа, забрал их к себе домой во Владикавказ. Они жили у него долго, он не хотел их отпускать, уговаривал остаться жить в его доме. Но к тому времени старший сын Дмитрий вернулся с войны и они приняли решение идти обратно домой, на Юг. Вернулись и застали пепел своей бывшей благополучной жизни. От дома остались только камни, а от огромной семьи три человека – Василий, Елизавета и их единственный сын Дмитрий. Все земли и пастбища, которые раньше принадлежали семье Джиоевых, у них постепенно отобрали и передали в колхоз, пришлось рубить лес и очищать место под пашню. Это был очень тяжелый труд, но первый урожай, который там вырос, был необыкновенно богатым, как будто природа хотела компенсировать им все потерянное.
Но отчаяние переполняло их сердца, бабушка постоянно плакала, горюя по своим детям и внуку, по юной невестке, которую она так хотела спасти. Когда тоска совсем брала за горло, она шла в лес к тому самому дереву, на котором срезанные ее рукой роскошные косы невестки так и висели много лет, и оплакивала там своих родных. Все в селе знали, что это дерево заменило ей могилы родных, ведь останки ее детей остались в другой земле. В то же время этот дуб стал святилищем для нее, где она могла помолиться и сказать рухс своим родным. Наверное, надо было похоронить эти волосы, но она не могла это сделать, рука не поднималась. Потом этот лес полностью вырубили на стройматериалы и просто на дрова, и дерево с женскими косами на ветке тоже пропало.
Прошли годы, Дмитрий снова женился, у него родилось трое детей, но и Василий с Елизаветой были еще совсем не старые, у них тоже родились дети – моя мама и две ее сестры. Это происходило почти одновременно и дети с внуками были практически ровесниками. К сожалению, дедушка прожил недолго, дети были еще маленькие, когда он умер.
Шло время, советская власть утвердилась в Южной Осетии, которая стала частью советской Грузии. В стране пропагандировались интернационализм и братство народов. Геноцид осетинского народа официально стал частью досоветского прошлого грузинской республики, мол, все эти преступления совершила антинародная власть меньшевиков, а не «простые, трудящиеся грузины» – любая другая трактовка запрещалась и преследовалась. Эта политика давала плоды. И вот, не так много лет спустя после геноцида осетин, младшая сестра моей бабушки вышла замуж за грузина в село Никози. Однажды ее новая грузинская семья пригласила родню своей осетинской невестки к себе в гости на праздник. Бабушка поехала к ним вместе с родственниками, повезла им подарки, а на второй день уже соседи проявили гостеприимство и тоже пригласили осетин к себе домой, где им пышно накрыли стол. И вот в грузинском доме молча сидит моя бабушка и смотрит, не отрываясь, на большое овальное блюдо, на которое было выложено горкой отварное мясо. Фарфоровое блюдо с бледно-зеленым цветочным узором по краю. То самое, которое привез из Баку мой дед, когда в молодости ездил туда вместе с братьями на заработки. Они привезли оттуда много хороших вещей для дома, посуду, белье и т.д., каких не было в других домах. Бабушка узнала эту необычную длясела Никози вещь и сказала об этом хозяйке дома: «Это блюдо взято из моего дома, верните мне его». Они даже не отрицали! Молча переложили мясо в другую посуду и отдали блюдо бабушке. Они встали и уехали домой немедленно.
Каждое следующее грузинское нашествие, так или иначе, коснулось нашей семьи, как, наверное, и каждой семьи в Южной Осетии. Мои родители Варвара Джиоева и Ефим Бекоев жили в с. Хетагурово. Отец прошел всю войну, вернулся домой в 1947 году и всю жизнь работал завучем, учителем математики в школе. Во время войны в августе 2008 года родительский дом в Хетагурово был разрушен, сейчас в его двух сохранившихся маленьких комнатках живет мой брат с семьей. Мои родители так и не дождались восстановления дома, скончались. Я сама замуж вышла в село Авнев, но более 40 лет работаю в Хетагуровской школе. В селе жило много осетин – Кабисовы, Джиоевы, Кокоевы и т.д. Наш дом в Авнев во время августовской войны сгорел полностью. Мы с мужем живем в брошенном грузинском доме.
Дядя Дмитрий скончался в пожилом возрасте, он всю жизнь вел дневник и с дотошностью записывал туда все, что происходило. Были у него записаны и воспоминания об исторических событиях 1920-х годов, в которых ему непосредственно пришлось участвовать вместе с выдающимися людьми эпохи – 13 коммунарами, борцами за свободу юга Осетии, расстрелянными грузинами. К сожалению,записи, оставшиеся после его смерти в родительском доме в с. Тбет, были утеряны. Какая-то группа молодежи повадилась забираться в опустевший дом Джиоевых. Чем они там занимались, не берусь сказать, но они топили печку сначала мебелью, затем оставшимися в доме книгами и бумагами. Вероятно, и записи бывшего коммунара они использовали как топливо зимними вечерами, когда холодный ветер дул со стороны святилища Мыкалгабыр, рядом с которым когда-то росло дерево с женскими волосами на ветвях…
Инга Кочиева
↑ Наверх
